Александр Васильев

Мы так старательно разрушали старый мир, что на новые дома антиквариата не хватает… Историк моды Александр Васильев – персона, представлять которую не только не нужно, но даже и невозможно, как нельзя в деталях описать Вселенную или даже ее часть. Его имя известно всем, авторитет безусловен, а очарование безгранично. Блестящие знания и уникальная способность талантливо и щедро делиться ими делает Александра Александровича человеком, формирующим взгляды общества как на современную моду, так и на рынок антиквариата. Александр, для вас антиквариат – это, скорее,искусство или бизнес? Не искусство и не бизнес, это увлечение. А для других людей, тех, кто также этим занимаются? Это влечение души тех, кто любит жить…   То есть даже профессионалы антикварного рынка – это, в первую очередь, любители прекрасного? У нас почти нет профессионалов рынка антиквариата. У нас есть перекупщики. Это серьезные предприниматели, которые занимаются этим точно так же, как любым другим бизнесом. Они могли бы торговать яхтами, вином, сигарами… В своей работе они ориентируются исключительно на вкус клиентов. А российский клиент в этой области не самый избирательный: он любит золоченую бронзу, тяжелые статусные предметы, хрусталь… То есть покупатели относятся к антиквариату скорее как к военным трофеям. То, что советские офицеры после войны везли из Германии, пользуется спросом до сих пор. Самым большим спросом пользуются массивные вещи середины XIX века, по которым сразу видно, сколько за них заплачено денег. Все это не имеет абсолютно никакого отношения к высокому стилю. Что в вашем представлении является антиквариатом? Антиквариат для меня – это высокое Средневековье, Ренессанс, Барокко. Но эти вещи в России почти не продаются. Во-первых, потому что русский человек не ощущает с ними никакой культурной связи. Во-вторых, эти предметы невероятно хрупки, наши покупатели не умеют с ними обращаться: в их руках все это бьется и ломается! Как бы вы могли охарактеризовать ситуацию с антиквариатом в России? Это неинтересный, нетонкий рынок, при этом очень дорогой. Хороших антикваров, которые знают и любят свое дело, в стране мало. Очень много новодела и копий, которые пытаются выдать за оригиналы. На рынке ощущается дефицит аутентичных вещей, который сложился в результате трех русских революций. Мы так старательно разрушали старый мир, что на новые особняки, которые сегодня строятся, старых вещей не хватает. Рынок вынужден жить подделками и импортом из-за границы. Как обстоит дело в Париже, в Нью-Йорке, в Лондоне? Изобилие вещей на все вкусы, на все цены. Рынок такой, каким он должен быть. Что вы хотите, то и покупаете. Покупатели – люди со вкусом, в отличие от России, никто не пьет пиво из горлышка и не ругается матом на торгах. Как можно совместить любовь к старине и ругань матом? Мы хотим жить как цари, но при этом ругаемся, как подворотная шпана. А в чем трудности проникновения, например, парижских антикваров на российский рынок? В разнице вкусов. Во Франции самым высшим вкусом и стилем считается эпоха Марии-Антуанетты, Людовика XVI. У нас – середина XIX века, Наполеон III. Нам нравится, чтобы были завитушки. У нас тяжелый полуазиатский вкус. Если нет завитушек – народ не покупает. То есть нельзя говорить о том, что французские антиквары рвутся на российский рынок? Продать русским клиентам, конечно, рвутся все, потому что и во Франции, и в Англии, и в Италии антикварный рынок перенасыщен. Но лишь очень немногие русские готовы покупать антиквариат. У нас же есть дурацкие стереотипы о том, что старинная вещь несет дурную ауру: «Я не буду сидеть на стуле, на котором уже кто-то сидел», «Я не буду есть из тарелки, из которой уже кто-то ел», «Я не буду мыться в ванной, в которой уже кто-то мылся»… Неужели эти люди никогда не останавливались в гостиницах?! В ванне, в которую они окунаются в «Ритце», купались тысячи людей, а на стуле, на котором они сидят в ресторане, до них успели посидеть десятки тысяч. Это абсолютно темные язычники, к которым я не испытываю никакого уважения. Свою квартиру в Париже вы обставляете в рамках какого стиля? XIX век, эпоха романтизма. Вещи, которые я собираю много лет, относятся именно к этой эпохе. Потому что мне кажется, что я жил в ту эпоху в прошлой жизни. Почти всю мебель я привез из Южной Америки, где довольно долго жил и работал – в Чили, и купил это все в тех антикварных магазинах. Это можно охарактеризовать как какой-то колониальный стиль? Это так называемый тропический бидермейер. Я вообще люблю красное дерево, мне нравится колер пламени, это как-то греет мою душу. Какие трудности возникали в процессе создания обстановки? Трудности возникают только в России. Ни в одной стране мира к антиквариату не относятся как к разменной монете. А у нас до сих пор есть таможенные правила – что вы ввозите, что вы вывозите, к чему вы это везете? Эти правила базируются на устаревшей идее о том, что все принадлежит народу. Нет, это – частная собственность, которая не имеет никакого отношения к государству и его интересам. Ваш самовар – да поезжайте вы с ним куда хотите, это ваша личная вещь! Это ваш портрет, ваш стул – не краденые из музея! Для парижской квартиры я в Чили купил мебель и привез ее в Париж. Я считаю, что это естественная циркуляция. Ведь если бы мы полагали, что все вещи принадлежат лишь той стране, где они были созданы, тогда всех импрессионистов из Эрмитажа надо срочно передать во Францию. Правильно? Обязательно! И все работы Пикассо прямо сейчас отправить в Испанию. Это заблуждение. Искусство принадлежит всему миру. Я вообще против идеи границы. Она мне чужда. Как решаются за рубежом вопросы отношений между участниками антикварного рынка и музеями? Музеи закупают иногда на антикварном рынке, особенно с помощью «фондов друзей». На Западе существуют благотворительные фонды, объединяющие богатых людей, которые готовы жертвовать музеям деньги на покупку шедевров. Например, я помню, как в Лондоне, в Музее Виктории и Альберта, была выставлена скульптура Антонио Кановы «Три грации», которую продавал один английский аристократ. У музея не хватало на нее денег. Рядом стоял большой ящик, где было написано: «Помогите нам купить эту скульптуру», и посетители кидали туда деньги. В течение трех лет они накопили нужную сумму и выкупили скульптуру. В США, например, очень развита система списывания налогов: вы можете подарить музею что-то из вашего личного собрания. Будь то старинная книга, пейзаж, сервиз, которые оцениваются музеем по его рыночной стоимости сегодня на аукционах. И на эту сумму с вас списывают налоги. То есть вы как бы платите государству налог натурой. Многие американцы этим пользуются, поэтому музеи в США переполнены дарами. Ваше увлечение антиквариатом – когда оно начиналось? С чего? В детстве… Во-первых, мои родители собирали. У нас было несколько фамильных вещей – еще в детстве моем. В ту пору, когда я рос, в Москве почти не было антикварных магазинов – только три: один – мебельный, один – торгующий картинами и еще один торговал фарфором и бронзой. Этого было явно недостаточно для многомиллионного города. В результате было очень много подпольной торговли. Вообще, антикварный бизнес в советское время был связан с криминалом, так как золото нельзя было продавать. Все боялись признаться, что у них это есть. Ведь неизменно возникали вопросы: «А где взяли?», «А почему вы не сдали государству?». У вас в семье наверняка сохранились фамильные вещи. Какого периода? А у нас в стране у всех, если что-то и сохранилось, то лишь с XIX века. В России ни у кого нет фамильных вещей XVII или XVI века. Столь глубокие корни были лишь у русского титулованного дворянства, но мы его вывели дустом. Поэтому не о чем говорить. И вы с детства стремились семейную коллекцию преумножить? Да, я ходил на помойку. Туда раньше выносили массу ценных вещей. Сейчас все стали умнее и даже старые фотографии, платья, шляпки – и те сдают в магазины. Вы торгуетесь в антикварных лавочках? Вам интересно торговаться? Как не торговаться? Ведь цена вещи устанавливается продавцом по лицу клиента, и только. Вы кредитоспособны или некредитоспособны? Скидку также можно получить, пользуясь некомпетентностью продавца. Скажем, одна любезная дама в магазинчике ходила вокруг меня, извивалась лисьим хвостом – все спрашивала: «А что вас интересует? А что бы вы хотели?». И я сказал: «Вот я ищу портбукеты». Но слово «портбукеты» ей ничего не говорило. Это такие специальные подставки XIX века, чтобы дамы в них держали букеты во время танца, дабы не вдыхать неприятный аромат от мужчин, которые не пользовались дезодорантами. Очень нужная вещь! И она сказала: «Ну, у нас такого нет». И – о счастье! – в ее витрине как раз портбукет лежал. Но она не знала ни назначения этого предмета, ни его названия. Поэтому очень важно иметь не только нюх, но и знания. Потому что, представьте, есть люди, которые не знают, ни как называется вещь, ни какой она эпохи, ни что она представляет. Но это не только русская проблема. В Париже тоже не все большие знатоки. Не все собаку съели на истории моды, а мне эти знания позволяют датировать живопись, например, по одежде. Я даже консультировал массу музеев – в Петербурге, в Твери, в Москве, в Сибири регулярно обращались ко мне с просьбой атрибутировать хотя бы по времени произведения портретной живописи… У нас долгое время была очень, на мой взгляд, неправильная методика атрибуции, когда писалось «первая половина XIX века», «вторая половина XIX века». Это 50 лет, понимаете? Да, это слишком много. Глядя на вас, я бы сказал: «Передо мной женщина первой половины XXI века». Это ужасно.Согласитесь! А вам это доставляет удовольствие? Ой, я обожаю, это моя работа. В вашей коллекции что вам больше всего дорого? Ну, конечно, семейные вещи, семейные реликвии для каждого человека самые важные. Все остальное, понимаете, можно приобрести так или иначе – это вопрос денег и удачливости. Поэтому есть вещи, которые вы ничем не можете заменить. Скажем, переписку дедушки с бабушкой вы никогда не сможете заменить ни на что. А переписку Льва Толстого вы можете купить на аукционе. Расскажите про какую-нибудь вещь, которая досталась вам путем тяжелых поисков. С историей, со шлейфом… Вы знаете, почти все вещи, которые мне действительно нужны, удается достать в результате годичных, трехгодичных, а то и пятигодичных поисков. Вот я уже давно гонялся за парой босоножек Любови Орловой, в которых она снималась в фильме «Цирк» и танцевала на пушке. Они сейчас находятся в частной коллекции в Израиле, принадлежат актрисе, которая когда-то занимала с Любовью Петровной одну гримерную в театре, где они вместе играли. Более 10 лет я вел переговоры о приобретении этих босоножек для моей коллекции и, наконец, получил согласие хозяйки. Эти босоножки – сентиментальная вещь, у которой нет материальной стоимости. Они могут стоить три доллара, могут тридцать три тысячи – все зависит от того, что эта вещь значит для вас, сколько вашей души в нее вложено. Что можно рассматривать сегодня как модное веяние на рынке антиквариата? Сейчас во Франции очень любят интерьерные вещи, созданные в XIX веке из оленьих рогов. Это увлечение последних трех лет. Собирают кресла, столы, сделанные из рогов лося, оленя. Раньше на это никогда не смотрели. Например, очень увлекаются венскими блиртонет, которые раньше в России вообще на помойку выносили. Что такое венский стул? Кому он нужен? Сегодня они не только стоят очень дорого – их безумно ценят. Еще одно увлечение – очень модно украшать дома винтажными фотографиями. Этот тренд сейчас даже потеснил интерес к живописи. Кстати, мне как историку моды очень интересно. Помимо блошиных рынков, музеев и антикварных магазинов, что является источником старых вещей, где еще их можно приобрести? Я пользуюсь Интернетом. Есть своя специфика поиска через Интернет. Иногда я подолгу не заглядываю в Сеть в поисках фотографии той или иной дивы эпохи ар-деко или какого-нибудь фильма. И за эти 2-3 месяца, пока я не искал, накапливаются предложения, которые я могу разом скупить. Так что иной раз надо отпустить рынок, чтобы он немножко «разжирел». Понимаете? Особенно в интернет-продажах, когда не знаешь, кто, что и когда выставит, в каком городе и в какой стране. Ну и затем можно этим всем поживиться… интервью_Наталья Иванова фото_Ольга Рачковская